"Актёр Евгений Лазарев: жизнь и вера"

Галина Бирчанская, журнал "Истина и Жизнь", № 4 (1999 г.)

О системе

Многие великие открытия и имена их создателей живут рядом. Таблица Менделеева, законы Ньютона, теория Эйнштейна, система Станиславского. Эти словосочетания знакомы всем, они вошли в историю цивилизации. Любопытно, что стало бы с формулами Ньютона или Эйнштейна, измени в них хоть одну составляющую? И не безумие ли – перемешать, как карты, элементы в таблице Менделеева? Такой вандализм совершили с системой Станиславского. Из неё выбили основу, на которой она стройно и трепетно возводилась. Убрали Дух, поистине религиозное отношение к актёрской – в сущности, проповеднической, миссионерской – профессии. В этом усечённом виде – техника, упражнения, тренинг – она фактически перестала быть системой, превращалась, подобно всей России, в заложницу другой, большевистской «системы», безбожной и бездушной.
Но Господь Сам намечает и избирает тех, кто Ему служит. В стране атеизма многие хранили веру и, возможно, благодаря им мы всё ещё существуем. Тело человека подвластно всем естественным законам. Душа – нет. Её не втиснешь в клетки таблицы, и она не поддаётся гравитации.
По системе Станиславского (по тому, что от неё осталось) выучилось не одно поколение советских актёров. И среди них яркие таланты. Святой Дух, озарявший Станиславского, неизъяснимым образом вёл и тех, кто душой улавливал истинный замысел Мастера, то благоговение, которое он испытывал к Искусству. Актёры от Бога знают: чтобы влиять на сознание и души, мало мастерства и таланта. Надо очиститься от суеты и злобы, простить и полюбить тех, с кем выходишь на сцену, и всех, ради кого это делаешь. И творить Добро.
Сегодня вера для многих стала важной и естественной частью жизни. Восстанавливаются храмы. Восстанавливаются души людей. Всё, что губила преступная власть, требует восстановления. Система Станиславского, безусловно, тоже. Это особое, подвижническое служение принял на себя по велению сердца и по глубокой вере известный актёр театра и кино, театральный режиссёр, профессор Школы-студии МХАТ, народный артист России Евгений Николаевич Лазарев.

О простоте

Большой, красивый человек. Знакомые черты, вдохновенное лицо. Узнаваемый бархатный голос. Лазарев говорит о Станиславском. Тема близка и дорога ему, он весь в ней, горит и зажигает всё вокруг восторгом преклонения перед любимым гением. Отчётливо, громко – чувствуется профессор – он объясняет мне:
– Вывод Станиславского чрезвычайно прост. Язык искусства – универсален. Актёр – это прежде всего дар Божий, неустанный труд, доброта. Так понятно! Но какой огромный, сложный путь нужно пройти вместе с ним, с его книгами, мыслями, поисками, чтобы этот вывод заработать – на новом витке понимания! Станиславский – это целый мир. К его простоте можно прийти, лишь проделав весь его огромный путь.

О детстве и юности

Его детство – это война, разгромленный немцами Минск, комнатёнка, где они жили с бабушкой. Тогда в его жизни появились Пушкин, Жуковский, Никитин, Даниэль Дефо... Детство – это разорвавшаяся рядом с домом бомба и огромный осколок, влетевший через разбитое окно в бабушкину постель. За миг до этого она встала с неё и опустилась для молитвы перед иконой. Чудо.
– Бабушка была глубоко верующим человеком. Она крестила меня в церкви, научила молиться и ходить на службы. Моё детство – это каждый вечер молитвы на коленях о маме, чтобы она была жива. Моё детство – это ежедневные поиски мамы среди повешенных немцами партизан... Три с половиной года мы ничего не знали о ней (она осталась защищать Минск, а потом была эвакуирована в Сибирь)... Все остались живы. Чудо.
А потом – жизнь в Алтайском крае, в селе Благовещенка. «Стопроцентный советский мальчик – это я». И, конечно, художественная самодеятельность...
Золотой медалист едет в Москву и поступает в Авиационный институт (от театрального отговорили).
– Я ходил в театры.
МХАТ, Театр киноактёра – глазам не верил, это же боги, а я их живьём вижу!

О снах

– В 10 лет мне приснился Сталин. Он хвалил меня: «Женя Лазарев, я знаю, ты хороший мальчик, ты хорошо учишься, ты отличник». А я любил всё наше, советское, и лично товарища Сталина, и свою заветную мечту – учиться в Москве. В 48-м году мне приснился ещё один сон. Это был год пятидесятилетия МХАТа. Телевизора не было, слушал по радио трансляции о юбилее из ЦДРИ... Мне попался журнал со статьёй о МХАТе, о Школе-студии, и там была фотография: профессор, народный артист СССР Станицын репетирует со студентами. И вот мой сон: профессор Станицын репетирует со мной, Женей Лазаревым. И этот сон сбылся.

О Школе-студии

К началу второго курса в МАИ он уже твёрдо знает, что хочет в Школу-студию МХАТ. Он набирает номер телефона, который хранит в памяти с 1954 года. Тогда на целину приезжала бригада Художественного театра, в которой был известный артист Аркадий Щербаков.
...Щербаков вспомнил его. Послушал, позанимался два-три дня и повёл за руку в Школу-студию МХАТ. Там Лазарева слушают педагоги, студенты (сейчас они все народные артисты: Татьяна Лаврова, Альберт Филозов, Вячеслав Невинный, Александр Лазарев, Светлана Немоляева, Анатолий Ромашин, Алла Покровская). И наконец его показывают Станицыну.
– Ты ведь на авиаконструктора учишься? Одумайся, артист – труд тяжёлый, деньги маленькие.
– Меня это не волнует, – обижаюсь я.
Он хохочет и ведёт меня к директору...
Поначалу всё было прекрасно, но со второго курса началось самое трудное время в моей жизни. Ничего не получалось, я потерял веру в себя, депрессия, комплексы, хотелось уйти. Меня все ругали. Я чувствовал себя неудачником. «Внешность современного героя, но внутренне – не герой» – такую мне давали характеристику. Никто не понимал, что я слишком стараюсь, слишком ответственно ко всему подхожу, слишком всего боюсь. Теперь я понимаю, в чём были не правы педагоги, а в чём я сам виноват. Это и привело меня в педагогику, и теперь я профессор этой Школы-студии. Я должен помочь молодым актёрам, они нуждаются в доверии. Я борюсь с психологией репрессивной педагогики, а она, увы, встречается часто...
Однокурсники сторонились его, его девушка заняла жёсткую позицию: неудачников не любят. К четвёртому курсу он «просто чудом приполз». У него уже не было никаких амбиций, он хотел быть как все, не хуже, просто пригодным.

О подарках судьбы

– Измученный, издёрганный, больной, я пошёл в Крестовскую церковь (прочитал, что Кутузов перед тем, как принять войско, молился). А через несколько дней я получил письмо от своей учительницы словесности, Зинаиды Семёновны Анцуповой, моего первого школьного режиссёра. Я написал ей в минуту отчаяния, просил совета. Удивительный, чистый человек, её добрые, мудрые слова успокоили, вселили веру в себя. Начались перемены. Неожиданно меня утверждают на главную роль в фильме Анатолия Рыбакова «Василий Суриков».
Евгений Николаевич называет роль Сурикова подарком судьбы. Наконец он оказался в атмосфере доверия. Режиссёр, оператор, актёры, гримёры – вся съёмочная группа – его любили, он чувствовал это. Ему стало легко, он вышел из эмоционального паралича.
– В Звенигороде мы снимали в монастыре. Удивительная сцена венчания. Консультировал священник. Финальные съёмки были в Загорске, на территории Лавры. Вечерами мы общались со священниками, семинаристами, много говорили, гуляли. На дипломном спектакле Лазарева увидели две великие актрисы – Серафима Бирман и Вера Балюна, режиссёр Рижского театра драмы. Он получает приглашение в Ригу. Там его встречают как родного. За два года у него восемь главных ролей! Вскоре главным режиссёром Рижского театра становится молодой Хомский, мхатовский воспитанник. У Лазарева роль за ролью, старомодно-нежные отношения в труппе, прекрасная пресса, поклонники, его сравнивают с Михаилом Чеховым, Качаловым, игравшими в этом театре. Он, неудачник, поднялся на такую вершину. Ему становилось страшно...

О Маяковке

– Я женился, у меня появился ребёнок. Я возвращаюсь в Москву и принимаю приглашение Охлопкова. Театр Маяковского поначалу оказался трудным для меня, да и для всех молодых (туда пришли работать Марцевич, Ромашин, Саша Лазарев, Немоляева).
Но время шло, и я, исцелённый Суриковым, Ригой, уже умел не поддаваться слабости. У меня появились хорошие роли. А вскоре главным режиссёром театра стал Андрей Гончаров. С ним я проработал более двадцати лет. Огромное количество спектаклей, много ролей. Среди них – генерал Чарнота в «Белой гвардии» по Булгакову. Этот спектакль Гончаров поставил в болгарском театре, с болгарскими актёрами. И только я и Армен Джигарханян – Хлудов играли на русском. Там, на болгарской сцене, я вдруг понял, как неверно нас учили истории, как прятали правду. Два беляка, Чарнота и Хлудов, враги большевиков, говорят по-русски – и весь огромный зал встаёт и дарит овации им (не нам, актёрам), царским офицерам. Это было потрясение. После спектакля я пошёл в храм.

О вере

– В Москве и в Риге я изредка ходил в церковь, но это почему-то всегда сопровождалось печалью. Возможно, мои детские молитвы о пропавшей маме и все те переживания оживали и приносили боль. В Болгарии, после «Белой гвардии», появилось новое чувство. История России связалась лично со мной. Я стал другим человеком. Во всех городах, за границей, в Москве я ходил в церковь, стал общаться со священнослужителями. Вера снова ожила во мне. Но осознанно, активно я почувствовал Бога в своей жизни, когда на гастролях в Америке после моего спектакля «Дорогая Елена Сергеевна» церковная община, принимавшая нас, подарила мне Библию, и я вдруг по-новому открыл её для себя. В Евангелии от Матфея я неожиданно увидел такое совпадение с моей жизнью! Каждое слово объясняло всё, что со мной случалось. Друзья, враги, неудачи, успехи? Там было всё обо мне. Я не мог оторваться!
Уже в Москве я читал Библию и жене, и детям – Николаю и Елене, – я должен был этим с ними поделиться! И они тоже приняли это. Меня поразило, что в Библии я находил решение своих ситуаций. Столько узелков развязалось! И я вдруг понял, как это может быть приложено к профессии. Как мы обезоружены, самонадеянны, когда без Бога начинаем что-то делать. Как это стыдно! Не все это понимают. Мне так хотелось, чтобы это ощутил каждый. Но даже Питер Брук, признанный в мире режиссёр, в разговоре со мной не сумел или не захотел этого понять... У меня появилось новое зрение. Теперь, когда я играю или ставлю спектакль, мой первый вопрос: а каковы у этого персонажа отношения с Богом?

Об амплуа

– Евгений Николаевич, вы очень известный актёр. Пятьдесят ролей в кино, огромное количество – в театре, у нас и за границей. У вас такой положительный облик героя. К сожалению, я не видела многих ваших работ, но не представляю вас в роли негодяя. Не могу не пошутить, простите, но я понимаю режиссёра Лиознову, которая в «Семнадцати мгновениях весны» именно вашему герою доверила жену Штирлица, кажется, после их десятилетней разлуки, при встрече в кафе «Elefant». Такая благонадёжность и бесспорная порядочность возможна, пожалуй, лишь для самого Штирлица.
Он смеётся.
– Ну нет, на самом деле я играл разные роли. Много характерных. В театре – «Банкрот», «Белая гвардия», «Смерть Тарелкина», «Школа злословия»... В кино я сыграл огромную, очень интересную роль Вышинского (фильм «Бухарин, враг народа»). Я тщательно изучал эту личность и понял важную вещь: за неимением достаточных аргументов он, как настоящий актёр, изобрёл тональность обвинения. Доказательств – никаких, сплошные эмоции, истерика: «Эту гадину нужно раздавить!» – визжал он, и за ним орали толпы. «Эти подонки посягнули на самое святое!» – и ему подчинялись, верили. В нашей стране два человека создали интонации советского времени: Вышинский – обличительную, Юрий Левитан – позитивную. В обоих случаях – мурашки по коже. В роли Вышинского меня никто не узнаёт... На самом деле, и в кино, и в театре я очень разный. В двух фильмах играл Котовского, для чего специально набирал вес и стригся наголо. Играл Максимилиана Волошина – тоже никто не узнаёт. В иностранных фильмах у меня нет определённого амплуа. «Разведчик Гамильтон», «Атланты и кариатиды», «Святой»... Впервые дорогу на западный экран мне открыл голливудский фильм «Бегущий по льду», очень интересный, в духе Джека Лондона. После этого появилось много предложений сниматься там.

О режиссуре и педагогике

– Вас очень трудно застать в Москве, хотя и здесь вы успеваете играть, преподавать, ставить спектакли. Расскажите об этом.
– Мои постановки – это Островский, «На бойком месте», Разумовская «Дорогая Елена Сергеевна», Лобозёров – «Именины с костылями» – в Театре им. Моссовета. Борис Васильев – «Вы чьё, старичьё?», Александр Володин «Ящерица» и «Выхухоль», Симонов – «Дни и ночи», Абрамов – «Пути-перепутья» – в Театре на Малой Бронной. Казанцев – «И порвётся серебряный шнур», Комратов – «12 дней свободы», Василь Быков – «Третья ракета», Горбатов – «Закон зимовки» – в Театре им. Маяковского, там же – «Ящерица» Володина и «Банкрот» Островского. Радзинский – «Приятная девушка с цветком и окном на север» – в Театре эстрады. Очень много и с удовольствием ставил со студентами ГИТИСа.
Восемнадцать лет с перерывами я работаю в Мексике. В восьмидесятом году меня пригласили преподавать там систему Станиславского. Работаю в театральных школах нескольких городов, веду курс для профессиональных актеров. В центральных театрах Мексики поставил «Ящерицу», арбузовскую «Старомодную комедию», пьесу Эмилио Карболлидо «Письма Моцарта». В США у меня есть школа в Атланте. Я её основал и открыл класс Станиславского. Уже было восемь-девять выпусков. В театрах разных городов Америки поставил Островского, Чехова, Уильямса, Володина. Работаю в Югославии, Германии, Франции, Корее.
– В разных странах вы общаетесь с людьми разной веры. Что вы думаете о межконфессиональных отношениях?
– Мне больно и глубоко чуждо, когда люди в своих амбициях, споря, кто «правильнее» верит, отдаляют себя от Бога. Когда в Церкви появляется политика, начинаются расколы, распри, разделения, – это не от Бога, а от мира сего. Много лет назад американская миссия «Поход за Библией» пригласила меня озвучивать Библию. Озвучиваю её и сейчас, в Москве, с режиссёром Еленой Резниковой (см. «ИиЖ» № 8/98. – Ред.). Протестанты, православные, католики, живущие по Евангелию, должны любить и понимать друг друга.

О чудесах

Однажды у американцев возникла идея: в церкви сыграть спектакль «Убийство в соборе» по пьесе Элиота. Я играл Томаса Бекета. В церкви – это и спектакль, и не спектакль. У меня появилось новое отношение к сцене, к ролям, я стал понимать, что такое служение, этими мыслями я начал работу над статьями о Станиславском.
Прочёл книгу митрополита Антония Сурожского, его статьи, беседы, проповеди. В одной из статей он описал ощущения, которые испытал один англичанин во время Литургии – физическое присутствие Бога. Я подумал, что нечто подобное мог подразумевать Станиславский, говоря о сошествии Духа в какие-то мгновения на сцене. Он исповедовал именно такой театр. И я взял этот эпизод из книги митрополита Сурожского в свою статью. Книга владыки Антония стала моей настольной книгой, я много думал над ней, анализировал. И вот приезжаю в Лондон на съёмки фильма «Святой», где играл роль русского президента. Неожиданно у меня оказалось девять свободных дней... И дальше произошло чудо. Узнаю, что тут, рядом, служит владыка Антоний Сурожский.
Было очень поздно, но я не мог ждать утра и пошёл в церковь. Я постучал, позвонил. Тишина. Снова постучал. Открыл индус в рясе. За спиной индуса появляется старец. Я понимаю, что это он.
– Владыка, это вы? – не верю я себе.
– Да, я.
– Я не могу поверить. Владыка Антоний Сурожский, его книга, которая всегда со мной, я пишу о нём, цитирую его... Этого не может быть!
Он обнимает меня и приглашает к себе. И мы говорим о самом главном – о Боге, о вере, о профессии, о театре, о Станиславском, о том, что всегда мучило меня... Говорим около часа.
Он разговаривает просто, язык ясный, современный (владыка окончил Сорбонну, военный хирург, полиглот). Общаться с ним было легко и радостно. Удивительный человек.
И второе чудо случилось со мной в Лондоне. Только что я сыграл в Америке Томаса Бекета. До съёмок несколько дней. Вечером смотрю по телевизору погоду: «В Лондоне – снег, +9, в Кентербери – +6...» Что? Кентербери? Что же я здесь сижу? Смотрю карту – это рядом, как Серпухов от Москвы. Иду на вокзал, сажусь в электричку, и через пятьдесят минут я в Кентербери. Гигантский храм, целая скала над городом. Иду пешком. По пути почему-то захожу в маленький храм. И узнаю, что в нём покоятся мощи Томаса Бекета. Я был в этой церкви совсем один. Столько мыслей, столько чувств! А потом пошёл в Кентерберийский собор, место служения Томаса Бекета и место его мученичества. А там – туристы, гиды, лекции, блицы фотоаппаратов, суета, разноязычие. Мне захотелось подняться по ступенькам к алтарю, и я попробовал тихо прочитать монолог: «25 декабря 1171 года...» Я пытаюсь читать, проповедь подлинная, но ничего не получается.
В небольшой американской церкви, где мы играли «Убийство в соборе», я чувствовал Кентерберийский собор всем существом. Хотя этот, настоящий, – самый большой и самый красивый из тех, которые я видел в жизни.

О будущем

Путь мальчика из военной разрухи к алтарю Кентерберийского собора был тернистым и долгим. Но он помог ему понять этот мир и себя в нём. Не хочется пользоваться «интонацией Вышинского», чтобы осудить тех, кто приносил страдания, и «интонацией Левитана», чтобы восхвалять тех, кто проявлял себя по-человечески. Существует много других интонаций. И главная из них – интонация понимания, уважения, признательности. С ней я и обращаюсь к Евгению Николаевичу:
– Пусть ваш путь длится долго, будет ясен и чист. И полон чудес, угодных Богу.

Наверх