Евгений Николаевич Лазарев

Сегодня, 31 марта 2018 года, в День Рождения моего отца, я начинаю описание его жизни, исходя из оставленных им воспоминаний, и из того, что знаю сам. В этом соединении вижу какой-то особый смысл – будто мы продолжаем общаться, дополняя друг друга. Буду идти постепенно, главами и периодами, продвигаясь по истории жизни моего папы – Евгения Николаевича Лазарева!

Отца во сне опять я встретил,
Его на берег приглашал,
А он опять смотрел на ветер
И ничего не отвечал.
Ему до моря не добраться
По пыльным плитам бытия.
Опять не смог я с ним обняться,
А он смотрел все на меня.
Он повторял свою молитву
О прошлой жизни, обо мне,
И в небесах искал палитру
Из радуг, тающих во мгле....

Николай Лазарев (январь 2018 г.)

   Мой папа родился в Минске 31 марта 1937 года в семье инженера-строителя Николая Савельевича Лазарева и Антонины Фёдоровны Лазаревой (Лисовской), которая, несмотря на великолепные внешние и вокальные данные, не пошла в актрисы, закончила текстильный техникум, и потом работала на картографической фабрике. Отца папа совсем не помнил, в октябре 1939 года он умер от осложнения на сердце в возрасте 31 года. Говорят, что он очень любил сына и предрекал ему судьбу великого артиста. Но до актерства был ещё долгий и тяжкий путь.
   В папиных воспоминаниях дата 28 июня 1941 года начинает отсчет страшной и бесконечно долгой оккупации Минска немцами. «Картинки событий неделю назад. Два окна нашего высокого первого этажа выходят на Белорусский театр имени Янки Купалы. Правее – строящийся десятиэтажник ЦК Беларуси. Солнце. Милиционер-регулировщик в белоснежной форме, с противогазом через плечо – на перекрёстке перед театром. Речь Молотова по радио. Мы втроём сидим в коридорчике, забитом такими же, как мы, родственниками работников картографической фабрики, которая находится неподалёку от нашего дома на площади Свободы. Ждём маму. Ей 26 лет, кстати, исполняется 23 июня, она комсомолка, пловчиха, Ворошиловский стрелок и т.д. Мама появляется в защитном комбинезоне с противогазом, красивая, как киноактриса, говорит, что её оставляют защищать город, а нас, меня, бабушку и тётю, отправляют в эвакуацию на автомобилях для семей сотрудников. Машины, якобы, ждут нас перед зданием фабрики у скверика на площади Свободы. Мама обещает позже присоединиться к нам. Следующая наша встреча с ней состоится более чем через три года после освобождения Минска Красной Армией в июле 1944. За всё это время мы не будем знать друг о друге абсолютно ничего. Но об этом в ту минуту ведает только Господь Бог!».
   Эвакуироваться моему отцу вместе с тётей и бабушкой так и не удалось. За тридцать километров от Минска, у деревни Смиловичи, немцы догнали их и вернули обратно. Город был неузнаваем – война вошла в него чудовищными бомбежками и пожарами. На месте дома, где начиналось папино детство, – чёрное пепелище. Где и как теперь жить в оккупированном немцами городе без вещей и документов? На первое время приютили родные, помогли и поддержали. Бывало так голодно, что с постели моего отца поднимала только чайная ложка спирта. Приходилось вместе с тётей воровать дрова, рискуя быть расстрелянным, доставать уголь и хоть какие-то продукты.
   Немцы установили в Минске жесточайший порядок – работали школы, театры и кинотеатры, комиссионные магазины и, конечно, рынки, где можно обменять довоенные вещи на еду. Организовано еврейское гетто, ночами идут облавы, безжалостно казнят партизан, вешая с табличками на груди. Транспорта никакого, везде пешком, ночью никакого электрического света из-за налётов советских самолетов.
   Всю жизнь мой отец был благодарен своей тёте – Мусе – Марии Фёдоровне Лисовской за то, что в таких нечеловеческих условиях она спасала его от голодной смерти, укрывала собой во время бомбежек и даже пыталась как-то образовывать.
   «Дважды за время оккупации мы вдвоём с Мусей ходили в театр на устраиваемые для населения спектакли. Да, это правда! Муся спасала так наши жизни – мою и бабушкину. Пошла работать регистратором в гражданскую поликлинику, чтобы получить продовольственные карточки – на кормильца и иждивенцев. Брала билеты на некоторые зрелища. Один раз это был спектакль театра Янки Купалы «Затонутый звон» («Потонувший колокол») Герхарта Гауптмана, на белорусском языке, я помню только, что герой был в рыжем парике.
   Бабушка учила меня читать. Первые книги – что были под рукой, и что она помнила наизусть. Это стихи Никитина - «Весело сияет месяц над селом», Лермонтов - «По синим волнам океана» и «Бородино», Жуковский, Даниель Дефо «Робинзон Крузо», два тома Шекспира – «Троил и Крессида», «Кориолан». Вот начало моего домашнего образования»..
   В конце весны 1944 года Минск бомбили так сильно, что папе, бабушке и тёте приходилось уходить из города, чтобы не погибнуть. 3 июля 1944 года в 6 утра в город вошли советские танки. Ещё через несколько дней на стадионе прошел знаменитый парад партизан, колонну которых для потехи вела коза в немецкой каске. Папа увидит эту хронику по телевизору через несколько десятков лет. А пока начинается почти мирная жизнь – Минск ещё прифронтовая зона.
   В конце августа 1944 года семилетний Женя Лазарев идет в первый класс школы – уже умеет читать, считать и писать, многое говорит по-немецки. Учится на отлично. Тем же летом из эвакуации возвращается мама, разлука с которой длилась три года. «Я лежу в постели, отгороженный ширмой и старинным буфетом, с очередным воспалением лёгких. Шум и суета в коридоре, и ко мне в загородку входит молодая, очень красивая, пышноволосая женщина, нагибается, внимательно рассматривает меня и говорит: - Здравствуй, рыбонька! Я – твоя мама!».
   За это время она вышла замуж за большого начальника и своего однофамильца Станислава Георгиевича Лазарева и собирается вернуться к нему. Теперь впереди Алтайский край и село Благовещенка, где живет отчим. Прощай Минск! Здравствуй Сибирь!
   Двое суток поездом до Москвы, где белый хлеб с маслом и сладкий чай с лимоном, потом пять суток до Кулунды и 73 километра до райцентра. Там предстоит жить и учиться до окончания школы, там же с мамой и отчимом папа встретит 9 мая 1945 года.
   Учеба шла тяжко – папин белорусский говор вызывал смех, а знание немецкого приводило в бешенство старшеклассников, его обижали и даже били – издевались над мальчиком, который пережил немецкую оккупацию, видел смерть и знает, что такое бомбежки и голод. Зимой из-за холода в классах приходилось даже на чистописании сидеть в рукавицах. Тетрадей не было, писали на газетной бумаге между строк. Многие учителя были из сосланных Сталиным немцев. Благодаря им, немецкий язык мой отец выучил так, что через несколько лет в Московском авиационном институте был освобожден от занятий, как особо успевающий студент.
   Наверное, актерские способности передались отцу от мамы Антонины Фёдоровны, мечтавшей стать актрисой. Он с детства бредил кино и собирал открытки советских актёров – Самойлова, Ладыниной, Кадочникова, Орловой, Андреева, Бернеса, Целиковской. Представлял себя рядом с ними на экране и декламировал стихи перед зеркалом, подражая знаменитостям, и даже видел сны о прославленных мхатовцах, с которыми он будто бы репетирует.
   Судьбоносной оказалась встреча с популярным артистом МХАТа Аркадием Щербаковым. После премьеры фильма «Застава в горах» в 1953 году он с концертной бригадой приезжал в Благовещенку. Фронтовик, кумир мальчишек и всех женщин обратил внимание на взволнованного, обаятельного десятиклассника, увлеченного театром, и оставил на всякий случай свой московский телефон. Кто бы мог тогда предположить, что это начало большого пути?
   Довольно скоро, Женя Лазарев стал первым артистом школьной самодеятельности в Благовещенке. «Думаю, что даже в райкоме партии знали, какой способный мальчик учится в Благовещенской средней школе. С одной стороны, это было приятно, с другой – такая ответственность ложилась грузом на детские нервы. В красочном списке хорошистов, вывешенном в коридоре школы, моя фамилия была выделена крупным шрифтом и красным цветом. А тут ещё распределили роли в учительском самодеятельном спектакле «Бедность не порок» А. Островского, куда меня пригласили на маленькую роль дворового мальчика Егорушки. Я уже был признанным «артистом», так как читал стихи на всех школьных и даже районных вечерах самодеятельности. Меня возили по клубам, ставили на табуретку и заставляли прочесть поэму К. Симонова «Сын артиллериста». И даже устраивали стоячую овацию, так как в зале было много фронтовиков. В зале кричали «ура», и я испытывал чувство транса и зрительской любви. Меня уже не дразнили и не били старшеклассники на переменах.».
   Одним словом, будущая профессия – сцена и только сцена. Дошло до того, что во все театральные ВУЗы Москвы были отправлены письма с запросом. Все ответы были одинаковые – добро пожаловать! Однако к десятому классу Театральный из взрослых никто не поддержал. Мой отец закончил школу с золотой медалью, что давало право поступать в любой московский институт без экзаменов, но документы о награждении задержались в далёком Барнауле и во все ВУЗы он опоздал. Поступать пришлось на общих основаниях. Когда я спрашивал отца, почему же он выбрал именно МАИ, а не театральный, он всегда отвечал, что его главной мечтой было само понятие «учиться в Москве», а в каком именно ВУЗе, значения не имело. Театральный из взрослых никто не поддержал. Учитель математики прочил отцу большое инженерное будущее. Даже Райвоенкомат дважды вызывал, предлагая Ленинградскую Морскую Военно-Инженерную Академию. Да и отчим, по профессии инженер-строитель, мягко говоря, был против его затеи стать артистом. Технический ВУЗ для золотого медалиста – самое достойное продолжение жизненного пути. Уверенность в своих силах абсолютная. «МАИ в те годы был мечтой тысяч выпускников; один из ведущих вузов страны. Многие благовещенские ребята не смогли туда прорваться, не выдержали конкурса. Экзамены начинались через два дня. Абитуриенты толкались в спортклубе МАИ, где расположилась Приёмная комиссия, знакомились, дооформляли документы, пугали друг друга сверхсложной задачей по физике, которую никто не знает, как решать, и условие которой начинается словами «Сани катятся с горы...». Письменный русский, сочинение на тему «Татьяна, русская душой», алгебра и геометрия оказались лёгкими. На немецком я убил педагога тем, что общался с ней только по-немецки. Но на физике меня затрясло. В билете была задача, начинавшаяся словами «Сани катятся с горы...». Не дав накатившей панике захватить меня, я каким-то десятым чутьём моментально нашёл решение. Но стресс имел место. Мужчина – экзаменатор сразу просёк это, посмотрел в моё личное дело, понял, что парень приехал из далёкой глубинки, и стал расспрашивать меня об урожае в Кулундинской степи, о моей школе, учителях. Я всё понял, оценил его благожелательность и быстро освоился. Ответил отлично.».
   Осенью 1954 года мой отец был принят в Московский авиационный институт им. Серго Орджоникидзе на Самолётно-строительный факультет со стипендией без общежития. Началась настоящая студенческая жизнь – койко-место на маленьком сундучке в коридорчике за 250 рублей в месяц, бесконечные часы за ватманом, занятия спортом и, конечно, вокальный класс при институте. Про частые походы в московские театры и говорить нечего – это стало главным и любимым занятием. Даже в папиных воспоминаниях учеба в МАИ описана им весьма кратко, обмануть свое сердце и детскую мечту об актерстве у него так и не получилось. Через год он решил отчаянно поменять жизнь...

Продолжение следует...